Председатель совета директоров Банка Интеза Антонио Фаллико рассказал в интервью RNS о влиянии антироссийских санкций и «дела Скрипаля» на настроения итальянских инвесторов, о перспективах снижения роли доллара в международных расчетах и намерениях участвовать в финансировании проектов в России.

В апреле против России были введены новые санкции. Нанесли ли они ущерб России, на ваш взгляд?

Новые санкции против России — это как болт, который провернули, который закрыл еще какой-то край. Нам как финансовым институтам стало сложнее, поэтому мы находимся в поисках тех отраслей и проектов, которые не находятся под санкциями. Но со своей стороны с небольшими возможностями, которые у нас есть, мы хотим привлечь внимание общественности к этой проблеме, оказать какое-то пассивное влияние на правительство, чтобы работать в направлении отмены санкций.

На ваш взгляд, итальянские компании в условиях санкций боятся работать в России?

Почему они должны бояться? Если компании не под санкциями, то никаких проблем нет.

История с отравлением Скрипалей как-то повлияла на отношение итальянских инвесторов к России?

Это англо-американская история. Даже дети в детском саду, которые верят в сказки, в нее не очень поверили. Она была придумана настолько наивным образом. Я часто общаюсь с нашими предпринимателями, они мне говорят: «Могли бы придумать что-нибудь похитрее». Я могу сказать, что никакого влияния на настроения итальянского бизнеса это не оказало.

Банк Интеза сохраняет намерение участвовать в проекте «Северный поток-2»?

Мы никогда не делали из этого тайны. Я всегда говорил, что если он не попадает под санкции, когда это станет твердо ясно, мы заинтересованы в участии в финансировании этого проекта.

Вас интересуют газовые проекты «Новатэка»?

Мы с большим вниманием следим за инициативами «Новатэка». Как мы работали с проектом «Ямал СПГ», точно так же могли бы работать с проектом «Арктик СПГ – 2». Это проекты, которые не находятся под санкциями — мы всегда позитивно относимся к той части экономики, которая не находится под санкциями.

Мы исходим из того, что у России базовые экономические показатели крепкие, для нас это надежный партнер. В широком смысле слова существуют очень интересные инфраструктурные проекты, есть проекты развития. Мы рассматриваем проекты, мы не благотворительная организация: мы смотрим на соотношение расходов и доходов, то есть степень прибыльности. К России у нас позитивное отношение.

Вы знаете о проектах из «списка Белоусова», вам что-то из них кажется интересным?

Я, конечно, знаю, о чем вы говорите, но конкретные вещи до нас не доходили .

Вы ранее говорили, что Банк Интеза заинтересован в участии в приватизации Совкомфлота, однако глава Минэкономразвития Максим Орешкин заявил, что приватизация актива снова откладывается. Как вы считаете, целесообразно ли сейчас проводить приватизацию?

Я думаю, что при любой приватизации необходимо найти подходящее время для того, чтобы извлечь максимальную прибыль. Решение, естественно, принимает правительство России, я к этому не имею отношения. Но мое личное мнение состоит в том, что сейчас действительно не самый благоприятный момент, чтобы выставлять на рынок крупную российскую собственность. Приватизация – это не какая-то абсолютная ценность. Это инструмент, который призван дать добавленную стоимость.

Вы заинтересованы участвовать в этой сделке?

Я всегда говорю — если нас пригласят. Поскольку речь идет о продаже доли государства, то будет обязательно тендер. Я надеюсь, что нас пригласят в нем участвовать.

Правительство России сейчас активно говорит о плане по дедолларизации экономики. Вы упоминали, что у Банка Интеза есть тенденция по переходу на расчеты в евро. На ваш взгляд, возможен ли полный отказ от расчетов в долларах для российского отделения Банка Интеза? В какой перспективе?

Я не люблю авантюры. Надо понять, какова сейчас роль доллара в международной торговле. Есть разные оценки, но почти наверняка порядка 65-70% мирового товарооборота он обеспечивает. Вы понимаете, переход к торговым отношениям без доллара – это вопрос не одного дня. Говорить о том, что завтра утром можно будет обходиться без доллара – это совершенно нереалистично.

Есть торговля между Китаем и Россией, часть расчетов осуществляется в рублях и в юанях, другие сделки могут осуществляться в других нацвалютах, которые не входят в число традиционных валют для торговли. Тут надо смотреть, насколько велики могут быть риски для инвесторов.

На мой взгляд, реалистично какую-то часть торговли нефтегазовой перевести в евро при условии изменения условий, уставов, правил. Надо иметь очень осторожный подход. Процесс дедолларизации может быть длительным, но он должен быть неконфликтным.

Снижение роли доллара в экономике в определённом смысле справедливо, и должно было начаться раньше. В принципе нужно балансировать, уравновешивать риски международной торговли: должна быть больше доля тех валют, которые входят в корзину МВФ. Я бы, скорее, говорил не о дедолларизации, а о балансировании рисков в рамках международной торговли.

Первый вице-премьер и министр финансов Антон Силуанов ранее говорил, что Россия готова присоединиться к созданию европейского аналога SWIFT, если этот процесс будет запущен. Как вы считаете, такая система нужна?

SWIFT существует очень давно, в нем участвует и Россия. Появление альтернативной системы завтра – нелегкое дело. В рамках балансирования рисков можно было бы обдумать создание системы, которая не управлялась бы только США. Это предполагает глубокую реформу Всемирного банка и МВФ. Нам надо думать над системой, которая была бы достаточно уравновешенной и не зависела бы целиком от одной страны, которая определяет правила. Здесь даже может помочь блокчейн.

Через сколько лет, на ваш взгляд, возможно создание такой системы?

Базовый блокчейн готов — речь идет о том, как применять его. При применении дьявол прячется в деталях. Здесь тоже надо быть крайне осторожным. Как я могу сказать, сколько времени на это потребуется? Нужно потихоньку уходить от ситуации, при которой одна страна сегодня устраивает хорошую погоду, а завтра – плохую.

Мы как банк участвуем в консорциуме R3, там участвуют многие другие крупные банки, долгое время он был закрыт для российских банков — я не понимаю, почему. Необходимо, чтобы Россия участвовала в этой работе вместе с Европой: в этой группе, или в каких-то других группах. Сейчас пока нет решений, но ведется много экспериментов.

У вас не очень большой розничный бизнес в России. Фиксируете ли вы отток депозитов?

В России мы маленький банк, но у нас процветающий ритейл. Но это не базовый ритейл, а прежде всего – private banking. У нас обратный феномен: у нас все больше клиентов, которые просят, чтобы мы управляли их активами. Мы очень осторожны здесь, но нам очень приятно констатировать, что число наших клиентов в области private banking растет. Мы сейчас готовим новые продукты для клиентов, у которых объем средств начинается с 1 млн евро. Мы не можем заниматься массовым ритейлом.

Фиксируете ли переход к более рискованным активам?

Для нас private banking – это когда мы можем управлять ликвидными средствами наших клиентов. Иметь депозиты и платить какие-то небольшие проценты не интересно ни клиенту, ни банку. Мы никаких авантюр не допускаем, мы об этом четко говорим, отговариваем от крупных рисков. Когда к нам приходят клиенты, они хотят просто диверсифицировать свои риски. В России клиенты, у которых большая маржа. Когда они обращаются к нам и работают на внешних европейских рынках, они не ожидают больших процентов, но они работают в рамках диверсификации своих инвестиций.

У вас есть бизнес на Украине, есть ли какие-то планы по его расширению или увеличению?

На Украине у нас есть банк, из-за кризиса нам пришлось сократить масштабы, но мы продолжаем работать. Надеемся ,что ситуация там изменится. За последние 16 месяцев мы констатируем, что есть большой приток клиентов, которые приходят к нам и приносят свои деньги.